ОТГОЛОСКИ ВОЙНЫ

Это была не похоронка, а официальное извещение, что в 1943 году ее муж пропал без вести. Такое положение было хуже всего. Если была бы похоронка, оплакали бы и все, а так оставалась какая-то пугающая неопределенность.

Когда закончилась война, она поняла, что ждать ей больше некого, и решила перебраться жить к брату в город Кинель. В это время ее старшая дочь уже работала в Куйбышеве на военном заводе, и свою маленькую дочь она оставила матери. Со временем брат продал бабушке половину своей избы на улице Полевая, и она стала с семьей устраиваться на новом месте — пристроила к дому кухню, а потом и сени.

В то время Кинель был небольшим городком. Его дома заканчивались за продуктовым магазином, в народе называемым одиннадцатым, а дальше виднелись только камыши по берегам небольших озер. Вместе с бабушкой проживали пятеро детей, и я, ее внучка.

Время от времени среди женщин проходил слух, что их мужей, пропавших без вести, должны везти через станцию Кинель в Сибирь. Откуда «приходила» такая информация никто не знал, но женщины заранее готовились к этому дню. Каждая надеялась увидеть своего мужа или хотя бы узнать о его судьбе. Готовясь к встрече, они пекли пироги, где-то доставали сало, готовили сытное.

Писали для мужей письма. Не владея письмом и чтением, они шли на поклон к единственному на всю улицу грамотному человеку — соседу Ивану Петровичу. По их просьбе, он писал про жизнь, про то, как жены любят и ждут своих мужей. Было голодное послевоенное время, и часто женщины несли последнее, лишь бы Иван Петрович написал письмо. Сосед никому не отказывал и с достоинством принимал подношения.

В ожидании эшелона, который должен был проследовать через станцию, женщины надевали самые лучшие платья и красивые платки из того, что было, и собирались на вокзале. Поезда ходили редко, и, порой прождав целый день, они опечаленные возвращались домой.

На некоторое время все забывалось, но когда снова появлялся слух об эшелоне, повторялось в очередной раз. Иногда эшелон все-таки проходил через нашу станцию. В его составе мимо вокзала проезжали арестантские вагоны. Плача и выкрикивая фамилии своих мужей, женщины бежали по ходу поезда, старались передать гостинцы и письма в протянутые через решетки руки. Эшелон уезжал дальше, а женщины еще долго не могли успокоиться. Кому-то из них казалось, что они видели своего родного человека. На перроне в такие дни стоял плач, и даже милиция, уважая горе женщин, не разгоняла их, а уговаривала разойтись по-хорошему.

Однажды в один из этих дней эшелон отправили на запасной путь, а паровоз отцепили и перевели в тупик для заправки топливом и водой. Узнав об этом, женщины через железнодорожные пути устремились к эшелону. Но вооруженная охрана их туда не подпускала. Они умоляли. В ответ слышали только одно:

- Не положено!

Издали женщины выкрикивали фамилии, спрашивая арестантов, не встречали ли они их мужей. Из вагонов отвечали:

- Нет, не знаем такого!

Когда начальник охраны уходил, караульные разрешали передать письма и продукты. Делая это, женщины пристально вглядывались в лица, стараясь увидеть знакомое. И никого не найдя, они просили арестантов передать письма, если те встретят человека с такой-то фамилией. Заключенные обещали им выполнить просьбу, и, успокоившись, женщины уходили.

В такие дни на станцию ходила и моя бабушка. Но увидеть своего мужа ей так и не довелось. Те, кто пропал без вести, считались предателями, ходили слухи, что они сдались немцам.

Бабушка никогда не верила этому и переживала все одна, ни с кем не делилась. Бывало, соседки ей выговаривали:

- Прасковья, ты, как каменная, никогда ничего не скажешь!

- А что зря языком молоть? — отвечала она.

Днем по ее лицу ничего не было заметно, но сколько слез она проливала ночью.

Прошло несколько лет, и никто уже не ждал своих мужей. Но слухи о том, что где-то в деревне пришел чей-то муж, что он был в плену, отсидел срок и вернулся домой, время от времени проходили. Женщины собирались и ехали к такому человеку, расспрашивали о своих мужьях. И снова надеялись, что мужья их вернутся, ждали их с верностью и любовью, растили детей. Так и текла их жизнь. В день Победы, собираясь вместе, они пели фронтовые песни. Каждая такая встреча заканчивалась слезами. Временами они просили меня, и я детским голосом пела совсем не детские песни. За это они одаривали меня конфетами и яблоками и, гладя по голове, приговаривали:

- Эх, сирота ты, сирота! — И по их щекам катились крупные слезы.