Меню
12+

СМИ — сетевое издание Кинельская жизнь

11.11.2019 12:29 Понедельник
Если Вы заметили ошибку в тексте, выделите необходимый фрагмент и нажмите Ctrl Enter. Заранее благодарны!
Выпуск 45 от 09.11.2019 г.

ПРИЗНАНИЕ ДОБРОВОЛЬЦА. ВТОРОЕ ЭССЕ. «СОРОЧИНСКАЯ «ЯРМАРКА»

Автор: Иосиф БРУМИН
Член Союза журналистов России. Поселок Усть-Кинельский.

ОТ РЕДАКЦИИ. В НОМЕРЕ ГАЗЕТЫ «НЕДЕЛЯ КИНЕЛЯ» ЗА 26 ОКТЯБРЯ РЕДАКЦИЯ НАЧАЛА ПУБЛИКАЦИЮ РУКОПИСИ ИОСИФА МОИСЕЕВИЧА БРУМИНА. ОБРАЩЕНИЕ К СВОЕМУ ЖИЗНЕННОМУ ПУТИ, ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ ЛИЧНОЙ СУДЬБЫ, КОТОРАЯ НЕРАЗРЫВНО СВЯЗАНА С ОТЕЧЕСТВОМ, ПОСТОЯННЫЙ АВТОР ГАЗЕТЫ ИЗЛОЖИЛ В НЕСКОЛЬКИХ ЭССЕ. ДЛЯ КАЖДОГО ПЕРИОДА ЖИЗНИ — СВОЕ ЭССЕ. ПЕРВОЕ, И В НЕМ ИЗНАЧАЛЬНО ЗАЛОЖЕН СМЫСЛ ВСЕГО ПОВЕСТВОВАНИЯ — ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕРВЫХ ДНЯХ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ И МНОГОСТРАДАЛЬНОМ ГОРЕ, КОТОРОЕ ОБРУШИЛОСЬ НА ВСЮ СТРАНУ.

Наш витебский эшелон с эвакуированными продолжал свое движение на восток необъятной страны. Движение было неспешным, а нас обгоняли грузовые составы с каким-то, очевидно, заводским, оборудованием. Промышленность страны углублялась в тыл, и у нее было преобладание в железнодорожном пути. А навстречу двигались воинские эшелоны, иногда еще с не переодетыми в военную форму мужиками. На одной из станций, на соседнем пути остановился эшелон с призывниками еще без армейского обмундирования. Какой-то паренек, увидев в растворе наших ворот мою двоюродную сестру, красавицу и студентку ленинградского вуза, соскочил из своего вагона, подошел к нашему и весело завел с ней разговор. Почему-то он весомо обещал разбить врага и быстро вернуться домой. Мы еще не знали, сколько таких смелых оптимистов поляжет на полях сражений нашей страны и Западной Европы. Будущие 27 миллионов жертв еще ждали своего оглашения…

При очередной станционной остановке уже в бескрайних восточных степях прошла молва, что впереди нас ждет городок Сорочинск, тогда Чкаловской области. Никто ничего не знал о нем, а его тезка из Гоголя не радовал.

Эшелон остановили на боковом, очевидно запасном, пути, и мы начали неспешно собирать свои вещички. На подводах с жалким имуществом стали развозить по школам городка. Нам достался уголок в большом школьном классе. Мама постаралась все уложить компактно и оставила нас со строгим наказом сторожить. Взрослых где-то собрали и, видимо, объяснили, куда нас привезли и как возможно здесь строить жизнь. Пришла мама расстроенная, впрочем, как все другие участники первой беседы с новыми властями. Из разговоров взрослых между собой я понял, что никакой помощи нам оказано не будет. У них просто нечем помогать. Каждый должен сам озаботиться поиском жилья и работы. Если с жильем все зависело от удачи, и многие местные жители не против поделиться, то с работой дело обстояло иначе. Ее просто не было. В городе единственное крупное предприятие — мясокомбинат. Однако среди приезжих вряд ли найдутся специалисты такого профиля. В лучшем случае, разнорабочие-подсобники. Школ в городе мало, и они заполнены. Это значит, что нас ждет учеба в переполненных классах с дефицитом учебников и других школьных принадлежностей. Детские сады пока могут принять детей нашего первого эшелона, возможно мест хватит.

Мы переночевали в углу на школьном полу. Утром мама, вновь строго наказав беречь пожитки, отправилась искать жилье. Вероятно, весь городок был взбудоражен этим, ведь на поиски отправился весь эшелон. Мама пришла поздно, но с хорошей новостью: нашла жилье в хорошем доме и за умеренную плату. С собой она привезла дворовую хозяйскую тележку. Мы нагрузили на нее свои пожитки, сверху усадили брата, мама взялась за оглобли-ручки, а я уперся сзади. Семья поехала на благоустройство.

Дом находился на маленькой улочке с неизвестным нам названием — Кичигина, дом 4. Это был большой по сельским меркам дом из бревен. Для той местности — шик. Большинство хозяйских строений построены из саманного кирпича, который готовился из глины в смеси с навозом и соломенной резкой. Нам выделили угол в зале, а значит — с окнами на улицу. Дом был на высоком фундаменте с широким крыльцом. Хозяйка, тетя Мария, жила одна. Мужа призвали на фронт, а детей у них еще не было. Хозяйка была приветлива, но требовала во всем порядка. У нее, очевидно, не было опыта жить с малышами. На кухне стояла большая русская печь. У нее перед входом с заслонкой находился припечник, на котором стоял трехногий таганок. Под ним разжигался костерок, и можно было вскипятить чай или приготовить немудреную еду. Хозяйка объяснила мне, и меня это возвеличило в собственных очах, что пока мы можем пользоваться под таганком дровишками, что лежат в стопке во дворе, но мне надо заняться поиском своих. Недалече был берег реки, а он весь зарос чилигой — кустарником, так я начал постигать начала местной русской речи, постепенно избавляясь от русско-евро-белорусского воляпюка (или влолапюка). Мне нужно наломать чилиги, связать пакетом и волоком притащить во двор. Топор для разделки тетя Мария мне даст.

Впрочем, к подобной добыче меня тут же стали приобщать соседские мальчишки, с которыми я быстро подружился. Возможно, я был им вначале интересен как почти иностранец. Ни я, ни они еще не знали, что пройдет не так уж много времени и безжалостная жизнь все перевернет «вверх тормашками». Очень скоро появится откровенная неприязнь местных к нахлынувшим приезжим. Общая беда и трудность страны как-то в зачет не брались. И нельзя судить их строго. Кто рад утяжелению жизни без всякой твоей вины?

Пройдут годы и годы... На стыке веков и даже тысячелетий в России вновь возникнет невольное «переселение народов». Чистокровных русских и даже только русскоговорящих гнали из бывших советских среднеазиатских, кавказских и даже чванливо европейских прибалтийских республик. И новая российская власть, обладая иными возможностями, чем в 1941 году, помогала им, вызывая открытую неприязнь местных. Навечно меченый, и даже клейменный эвакуацией я исподволь наблюдал и крыл известной русской триадой своих наивных земляков. Боже! Как мы слепы, когда надо разглядеть корни личного счастья…

С сорочинскими мальчишками я сошелся очень хорошо. Могу сказать, что больше нигде мне не было так по-дружески комфортно, как с ними. Они показали мне залежи сухой чилиги, приобщили к сбору скромной ягоды в жалких лесочках и, что уж совсем запредельно, — к рыбалке. Недалече была плотина водяной мельницы, а при ней небольшой пруд. Они показали, как можно выдернуть волосы из хвоста лошади, сплести из них леску для рыбалки и как при этом вяжутся узлы, обогатили крючками и свинцом для грузила, поплавки делали из куги (еще новое словечко!). А терпеть на берегу у воды, весь во власти поплавка, я научился скоро. Впрочем, думаю, что одним из весомых аргументов дружеского участия были мое умение по их примеру все делать самому, а иногда и лучше их. Когда я первый раз принес домой две рыбки красноперки, то произвел семейный фурор.

«Рабочий» мой день до занятий в школе начинался просто: уводил братишку в садик, а сам отправлялся на вокзал. Во мне пылало неотвязное желание встретить папу в момент приезда именно на вокзале. Я приходил и ошивался вокруг жалких строений маленького вокзальчика, и никаких удач он мне не давал. Ежедневно несколько часов в день, как на боевом дежурстве. Но никаких сообщений от него мы не получали. Да он видно и не знал, куда нас увезли. И я не мог объяснить себе логику своего поведения. Это была нелепая мальчишечья вера в слепую удачу, да и потребность действий, пусть даже бессмысленных. Мама уже устроилась на мясокомбинат. Разнорабочей. Приходила усталая и бралась за домашние дела. На мои расспросы о работе она однажды сказала так: носилки, лопата, лом. И больше никогда ни слова. Правда, иногда она приносила какую-то пищу, ее им то ли давали, то ли продавали. Это было важным подспорьем в нашем бедственном положении.

Писем никаких мы не получали, никто из родных не знал, где мы. И сами мы не писали. Все знакомые и родные адреса остались на оккупированной территории. Никаких вестей. И мама иногда вслух вздыхала о судьбе своих родителей и брата с семьей. Родители старые и не здоровые остались в родном селе, или, как тогда говорили, — местечке, в полусотне верст от Витебска. Брат жил с семьей, двумя детьми в Витебске, но с началом войны перебрался к родителям в расчете на сельский покой. Из сообщений по радио, черного картонного рупора, узнали: немцы зверствуют на советских оккупированных территориях, и не было никакой надежды на спасение. Уже после войны стало известно, что фашисты и их пособники-бандеровцы сожгли село вместе с дедами, а брата с семьей расстреляли.

Уже в новой России, когда стало возможно говорить открыто и честно, объявилось, что в Европе не осталось ни одного народа-государства, чьи подонки не грабили и убивали советских людей на занятых врагами территориях. Я с трепетом относился к понятию «европейская культура», выросшей на фундаменте христианства. Да правда о Великой Отечественной войне здорово утихомирила мой трепет. Никакими музеями и всем скопищем искусств, творениями ученых, философов, поэтов-писателей и даже блеском городов нельзя перекрыть, извинить преступления европейцев против моей страны и ее народов...

Особую заботу для меня представлял братишка: его здоровье, одежда, поведение, проводы в садик и возврат домой. Однажды прошел сильный дождь, и городок с его сельскими дорогами и тротуарчиками покрылся лужами и грязью. Защитной обуви для брата у нас не было, и я ломал голову, как уберечь его ноги от сырости, иначе это обернется болезнью. И решил. Попросил у хозяйки разрешение, взял дворовую тележку и повез ее за братом. Сам я был по-деревенски — босиком. У калитки садика воодрузил братца и взялся за оглобельки. Однако не рассчитал, что стальные колеса тележки будут активно вязнуть в уже чуть загустевшей грязи, а дорога к дому идет чуть на подъем. Я с ожесточением переминал босыми ногами сорочинскую грязь и тянул телегу уже потерянными силами. Когда дотянул «свой крест» до дворовой калитки, то у меня не хватило сил перетащить тележку через крохотный порожек. С братцем на горбу я перевалил через порог дома, спустил его и упал. Нет! Что ни говори, но опыт дорого стоит.

Простуда у брата все же случилась однажды, мама решила лечить его медом. Аптеки тогда были пусты. Она поручила мне купить мед на базаре. Где находится базар, я знал, мы с мамой часто там бывали: это основное место пищевого снабжения городка. Мама дала банку, накрытую бумагой и тряпочкой с повязанным шнурком, денег и сказала, сколько по весу я должен купить. На базаре медом торговал только один хозяин, и к нему была очередь. Я встал в нее, дождался, назвал вес, а когда начал расплачиваться, то оказалось, что вес я завысил и денег у меня не хватает. Хозяин глядел на меня с жалостью, отлил из банки мед по весу, и его там осталось чуть на дне и стенках. Тогда он, приняв деньги, подарил мне большую ложку меда, создав крохотную иллюзию благополучия.

Однако, время шло, и на отрывном календаре тети Марии появилась дата: 1 сентября. Мама оформила меня в школу. Фактически без личных документов, все осталось в витебской школе, и когда бежали из него, было не до бумаг. С собой оказалась только ведомость об окончании третьего класса. Очевидно, многие приехали с такими пустотами в документах. Приняли в школе беспрекословно и назвали «четвертый класс». После моей прекрасной многоэтажной каменной белорусской школы в центре города местная показалась убогим строением. Одноэтажное, старое, унылое здание, вытянутое вдоль забора палисадника. Двор школы с редкими безымянными деревьями был заращен сорной травой.

Класс, как и ждали, оказался переполненным. Я примостился на краешке парты третьим. Поражала пестрота учеников, их одежда и поведение. После нашего первого эшелона в Сорочинск, видно, пригнали еще несколько. И, очевидно, из южных областей страны. Собранные из более благополучного запада, они откровенно показывали свое превосходство над местными школьниками. В классе витала атмосфера возможных стычек и драк. Учительница четвертого класса Пелагея Павловна Пендюрина, тут же получила кличку «Три Пе». Это была невысокая и в годах женщина с нефотогеничной полнотой. Из-за стола она выходила редко, а класс не покидала ни на одной перемене. И все перемены ела, доставая пищу из своих пакетов. И сразу же проявила свою неприязнь к приезжим. Ее особо раздражали наши речи, выговор и интонации.

Меня больше всего удивляло достаточно обильное разнообразие двух родных вроде языков: русского и белорусского. Витебская школа была белорусской, и мы точно следовали правилам родного для нас тогда языка. До сих пор помню свое возмущение применением на уроке арифметики слова «произведение». В белорусском оно только в литературе, а в великом русском его еще определили в арифметику. И я долго жилился своими познавательными способностями, чтобы понять, зачем оно тут.

Неприязнь к школе, учителю, урокам, ученикам зашкаливала. Особо отвратительны были перемены. Я, малый и дохлый, не знал, куда себя деть в этой отвратительной сборной орде.

Многие из семей высокопоставленных и благополучных родителей (и это отражалось в их одежде и поведении), собранные в компании, видимо, по территориальному признаку, они оскорбительно с унижением относились ко всем остальным. Моя, да и других ребят, плохо связанная речь с белорусскими словами и, очевидно, еврейской интонацией вызывала громогласные насмешки даже на уроках. Впрочем и «Три Пе» не уступала им, и оборвать меня при опросе ей ничего не стоило.

Вероятно именно тогда у меня, загнанного как кролик в угол, возникло понимание, что единственный выход из этой неприглядной жизни, если ее можно так назвать, — учеба и только учеба, с одолением всех препятствий. Отсутствие образования, а значит и знаний, доброй профессии означало обречь себя навсегда на лопату и лом. Мама, не подозревая об этом, своим горьким опытом убедительно подсказала. Природная тяга работать руками, и какая-никакая сметка давали надежду. А то, что иноверец, а точнее — инокровец, не помешает мне. Учеба, через все тернии к учению… Так оно и свершилось. Но аттестат зрелости я получил только в 27 лет, затратив на это около двадцати лет жизни.

Спасение пришло на втором месяце учебы, от кого я всегда его ждал — от папы. Возвращаясь из школы на квартиру, я вдруг за столом увидел ЕГО!

Оказывается, витебских железнодорожников организованно назначили в соседний город Бузулук. Здесь находилось вагонно-ремонтное депо, и их направили по профилю своих квалификаций. Папа приехал за нами, и радости моей не было предела. И мне осточертел Сорочинск с его школой, у меня объявился ПАПА!

Добавить комментарий

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные и авторизованные пользователи. Комментарий появится после проверки администратором сайта.

27