«Шорохи…» комсомольца Шорохова

Время нашей жизни неудержимо. Казалось, совсем недавно отмечалось 100-летие ВЛКСМ. Для меня очень памятно. Проводимая пять лет назад областная акция «Народное признание», проходит она ежегодно, включала в честь векового юбилея номинацию с комсомольцами прошлых лет. Я был избран одним из десяти номинантов Самарской области. И вот вновь канун юбилея: 105-летие Советского союза молодежи.

О комсомоле сказано и написано не меньше, чем о христианстве. Каюсь, и я в этом «повинен». Однако самая для меня трогательная — первая публикация: «Реквием по комсомолу». Ныне показалось уместным в годы ухода из жизни последних комсомольцев написать только об одном из них. Пусть из сотен тысяч, но об одном — Геннадии Шорохове, друге и соратнике, на фоне той жизни, что выпала ему и мне.

Мы встретились в октябре-ноябре 1951 года. Это произошло в 25-й Краснознаменной дивизии торпедных катеров Тихоокеанского флота. В ней мы оказались после призыва на военную службу и окончания специальных флотских школ: я — мотористов, а он — радиометристов. Оба были зачислены в заново создаваемый дивизион с боевым почетным званием «Сахалинский». В годы Великой Отечественной войны он сражался с японцами, а после, из-за полного износа техники, его списали. И в 1951 году создавали заново. Поместили его в бухте Большой Улисс с базой на побережье полуострова Назимова под Владивостоком. Новые, вполне тогда современные, катера были изготовлены в Ленинграде и доставлены на Дальний Восток.

Дивизион того ВМФ — это девять торпедных катеров с внутренним строением из трех звеньев, по три катера в каждом звене. Катера не имели имен, на бортах носили свои номера: от 1201 и до 1209. Мы с Геннадием попали в третье звено: я мотористом на головной катер звена — 1207, а он радиометристом на концевой звена и дивизиона — 1209. Соединило нас великолепное русское понятие, особо ценимое в такой дали — земляки. Мы оба оказались чкаловскими (так тогда называлось Оренбуржье). Я из Бузулука, а он из областного центра. Вместе с ним были еще двое чкаловцев: Володя Лобзенко — радиометрист и Андрей Кобелев — моторист. Нас это связало в крепкую мужскую компашку. Каждый служил на своем катере, но за его пределами мы были как братья. Или, как сказал поэт Джозеф Редьярд Киплинг словами царя Соломона: «Бывает друг, который больше чем брат».

Последнему катеру нового дивизиона не везло с комплектацией команды и командирами. Когда, наконец, во второй половине первой нашей флотской кампании (1952 года) ее укомплектовали, пришел новый, молодой, только из училища, командир.

В очередном учебном выходе дивизиона в море командир — капитан II ранга Иван Борисович Антонов решил идти на последнем катере. Героический участник войны на Северном флоте был отличным командиром — учителем! Он перевел концевой катер во главу строя, и девятка катеров ушла в море. Конечно, все учебные действия были плановые и заведомо проработаны с командирами катеров. Все прошло благополучно. Но на обратном пути море и берега покрылись туманом. Да таким густо озверелым, что на вытянутой руке не видно ладони. А во главе каравана кораблей молодой еще, необученный командир и такая же команда.

Командир дивизиона с мостика управления кораблем спустился на три ступеньки в рубку радиометриста.

- Как тебя зовут?

- Гена Шорохов…

- Можешь показать на карте, где мы?

Гена уступил комдиву свое кресло и на крохотном экране показал и назвал все акватории и их берега. Потом это повторил на большой карте и показал, где сейчас в тумане «ползет» дивизион. Комдив был приятно удивлен. Молодой матросик профессионально владел своей квалификацией. Многие из нас дорожили службой в ВМФ и отдавали все силы и личное время на освоение флотской специальности. Гена был ладно, по-спортивному сложен, с прекрасным лицом и аккуратен в быту.

Однако впереди нас ждало еще одно сложное испытание. На входе в пролив Босфор Восточный есть самое узкое место между материком и островом Русский. Сейчас по этой линии воздвигнут вантовой мост. В этом месте поперек пролива стояла заградительная сеть из полуметровых тросовых колец. Верх ее над водой держался на поплавках, и простиралась она до дна. Ни подводным, ни надводным судам ее не одолеть. Правда, сеть имела ворота. Их свободный конец держался на громадном поплавке. Дежурный корабль морских пограничников буксиром переводил поплавок в «открыто-закрыто». Так вот, в густом тумане молоденький радиометрист и многоопытный комдив успешно провели всю девятку кораблей. Конечно, комдив перед строем наградил матроса как мог.

Флотская служба — сплошная учеба. Дважды в кампанию строгий экзамен «на допуск к плаванию». Видно это побудило меня продолжить учебу в средней школе (в свое время меня призвали из восьмого класса школы рабочей молодежи — авт.) Подговорил земляков, и комдив дал нам «добро». Школа была на окраине Владивостока, в 8-9 километрах от нашей базы. На занятия можно было уехать автобусом, ночью назад — только пешком. Ребят в 9-й класс взяли безропотно, а мне в 8-й отказали. Класс переполнен, и директор предложил самому в этом убедиться. Класс оказался наполовину матросский, и староста — матрос, приветливо встретивший меня, предложил надуть директора школы. Он внесет меня в журнал на все предметы, кроме физики, ее ведет сам директор (тут я должен сам извертеться). И началась учеба… Когда директор впервые увидел меня на уроке — промолчал. Он служил на флоте и знал матросскую спайку. А я физику «грыз» и днем, и ночью, и на отдыхе, и в море, и даже в строю. Она была вся на карточках в нагрудном кармане. Однажды никто не выполнил домашнее задание по физике. И директор по моим очумелым глазам что-то понял и спросил:

- А ты выполнил?

- Да.

- Иди к доске.

И после этого приказал меня внести в журнал.

Однако учиться на берегу и служить в плавсоставе невозможно. Мы дружно отказались от школы.

Неожиданно дивизион перевели в глухую бухту Разбойник. Это в пятидесяти милях от Владивостока. Позже узнали, что все корабли дивизиона советское правительство передало Северной Корее. Очевидно, подготовку к передаче решили спрятать от глаз шпионов. В это же время комсорга дивизиона лейтенанта Ломова отправили куда-то на учебу. И начальство, после голосования на комсомольском бюро выбрало комсоргом меня. — А я тут же навязал бюро своим заместителем Гену Шорохова. И мы, оставаясь на своих служебных местах, яростно взялись за комсомольскую работу. Нас уже хорошо знали, особо Генкину непримиримость. Мы служили флоту, как верующие — Богу.

Особую сложность в организации комсомольской работы вызывала культурная составляющая. Кроме старых кинолент в клубе — ничего. Увольнение во Владивосток — бессмысленно. Все время съедала дорога (три километра пешком и далее двумя пригородными поездами). Однажды наши политработники надумали экскурсию на соседний остров Путятин. Это через пролив Стрелок, полчаса хода на торпедном катере. На острове было два интересных, но нам незнакомых предприятия: зверосовхоз и рыбный заводик. Зверосовхоз выращивал красавиц-лисичек, а на свободном выгуле были пятнистые (пантовые) олени. Я бывал на острове и восхищался лисичками, пока не понял, что эту природную красоту растят для шкуродерства.

Руководил экскурсией замполит командира бригады. Не знаю, как отбирали экскурсантов из всей бригады. Но когда завершилось знакомство со зверосовхозом и мы организованно перешли к рыбному заводику, сложилось неожиданное.

На обработке рыбы работали женщины, свезенные туда со всей страны. В основном, молодые. И когда эти юные леди увидели толпу молодых мужчин в своей неотразимо привлекательной форме, они побросали работу и кинулись к матросам. А те тоже обрадовались, в Разбойнике — ни одного гражданского лица. В магазине острова на полках плахи ржаного сухого хлеба и ряды бутылок спирта. И больше ничего, даже жалкого «завтрака туриста». Дамы подцепили парней и повели в свой барак. Замполит понял, что сейчас его матросиков напоят магазинной отравой, и кинулся к нам, комсоргам.

Я и Гена были уже наготове, а вместе с нами — несколько близких друзей. Мы бросились в барак. Там у каждой дамы был свой уголок, огороженный занавесками. Гена громовым голосом скомандовал: «Все на катер!». Матросы знали, что остров не имеет транспортной связи с материком. И все знали Гену: еще мгновение-другое, и он сорвет все занавески, обнажив бытие за ними.

Парни уныло выходили, отворачивая от нас взгляды, а дамы вопили.

В Разбойнике, по-своему, повторилась наша неудача с личным образованием. Командир бригады пошел навстречу. Чтобы не огибать пешком бухту, а это около 20 километров до поселка Дунай и школы, он приказал дежурному по пирсу на шлюпке перевозить нас через узкую горловину входа в бухту (туда пешего хода около трех километров), потом возвращать на свой берег. Как-то дежурный прикорнул на посту, а мы надрывались в крике. Когда он, наконец, пригреб за нами, чуть не утопили его. Пришлось и тут отказаться.

Завершилась долгая и нудная подготовка кораблей к передаче за границу. Нас приветствовали адмиралы из штаба флота. Пожелали нам успешного плавания и передачи. Мы ходили в свой последний поход. У порта Юки нас встретил «Большой охотник» и провел между корейских минных полей. Позже он же провел в порт Расин, где и состоялась передача. На все процедуры ушла неделя.

Как раз в это время ураган прошел над Японией. Стихия зацепила и Корею, с прямой угрозой нашим жизням. Нас, командиров катеров и мотористов, обязали на чахлых корейских шлюпках, с такими же гребцами, по смертельной волне добираться к уже чужим катерам, стоявшим на «бочках» в середине бухты. Однажды в реанимации самарского кардиоцентра под воздействием унылой обстановки я вспоминал и подсчитал, что за годы службы четыре раза стоял «на краю».

Однако, корабли сдали, в строю на баке пережили замену советского флага на корейский, сошли с родных бортов на чужой берег. Многие, в том числе и я, утирая сырые глаза. Вечером нам дали концерт — от корейского железнодорожного театра. Пели наши песни на русском и корейском языках. Потом закатили банкет для всех русских моряков и старших офицеров корейской армии. Нас предупредили, что на банкет придут артистки.

Мы с Геной переглянулись и за столом оставили одно свободное место. А когда лишь только появились артисточки, Гена кинулся к порогу и привел самую красивую из них. В стилизованном железнодорожном наряде это была куколка. Живых таких не бывает. Гена угостил ее шоколадом из нашего бортпайка, а она ничего даже не приблизила со стола к своим чудесным губам. Мы пили за ее здоровье воняющую болотом корейскую водку «Сури», а когда раздалась команда к выходу, она молча встала и ушла. Мы дружно смеялись над нашим «корейским флиртом».

Увозили нас из Кореи поездом в дряхлых дачных вагонах. Над перроном висело слово «БРАТ», освоенное корейцами. На дорогу каждой команде дали ящики с московской колбасой и ветчиной, яблоками, сигаретами. На советской границе ее рьяные служители обобрали нас «догола». Оставили на брата по паре яблок и пачке сигарет.

Половина дивизиона были моими ровесниками, и у нас завершался пятилетний срок службы. В грузовых вагонах мы отправились в зиму Приморья, Забайкалья, Сибири, Урала и далее — с печуркой-«буржуйкой», без топлива, без воды, без туалета и почти без еды. В Омске мы с другом оставили эшелон, простояли ночь в очереди к кассе, взяли билеты. Когда оказались в тепле вагона, сутки продрыхли, к удивлению попутчиков.

Свои жизни, завершив службу, а это после личного 25-летия, каждый строил по-своему: образование и специальность, любимая женщина и семья, успехи и, увы, огорчения. Когда бывал в Оренбурге, мы всегда встречались. Гена познакомил с семьей. Он руководил каким-то строительством, и когда ему нужно было в Куйбышев, на служебной «Волге» заезжал ко мне. Однажды я, будучи уже доцентом инженерного факультета, показал ему лабораторию кафедры. Он возмутился ее разбитым асфальтовым полом и пообещал прислать мраморную крошку. Через пару недель громадный «КрАЗ» с прицепом вывалил у наших ворот свой груз. Институт, конечно, оплатил, но тогда деньги не имели веса. Главным было — «ДОСТАТЬ!». А тот пол блестит до сих пор уже около пятидесяти лет, под колесами тракторов и автомобилей.

Я утверждаю: комсомол и его комсомольцы были фундаментом всех преобразований той страны. Комсомол перекрывал собой все национальные особенности и вероисповедования. Это было братство молодежи всех народов страны. Во всей своей тысячелетней истории Россия и мир такого не знали.

Так, может, стоит все-таки оглянуться на советскую триаду воспитания молодых: октябрята — пионеры — комсомольцы. И создать современную систему воспитания строителей СВЯТОЙ РУСИ — «Росомол», или лучше — «РосСоМол». Как думаете?